Большинство моих дней исчезают теперь, не оставив следа. Если есть у истории ткань, то она ни черна, ни бела. Я была на работе. Была на обеде. Была молода. Я нигде не была. Я хотела бумаги убрать со стола. Но бумаги копились, потом рассыпались. Но таяли дни, превращались в туман, чем-то смутно бессмертным оттуда дразня, то ли выцветшей карточкой с брошеным наискось «Вечно храни», то ли памятной с детства бутылочкой с надписью «Выпей меня». Отопьешь и уменьшишься, будешь дивиться, как горстками нот по пустым проводам рассыпаются ласточки, пахнет тоской. Потерял, мол, бутылочку? -- греческий классик тебе подмигнет, превращая обратно трагедию в музыку, в хор шутовской. Ни следы на снегу, ни следы на песке, ни растаявший след на дверном косяке в самой ранней из бывших твоими квартир, только музыка, музыка, чтоб её, музыка, солнечный свет, незаживший ожог, окаянная звукопись, птичий пунктир. Но кончается день, и опять тебе падать до самого дна, где пустой пузырёк призывает настойчиво выпить его. Сохрани мою речь. Сохрани мои письма, слова, имена. Не храни ничего. Замечай, но потом не храни ничего. 25/29.08.2018